и пусть оно, нечитанное-неправленное, висит тут и укоряет меняМысли беспорядочными птицами носились в голове, роняя перья. Перед глазами то и дело появлялись дрожащие, полупрозрачные образы. Спутанные нити потерянного сознания до боли перетягивали воспаленный мозг...
Тяжелые багровые капли, похожие на сочные переспелые вишни, срывались с его ножа и падали на землю. Кап-кап-кап. Их дурманящая сладость щекотала губы. В воздухе можно было почувствовать стойкий запах пепла, невыносимый жар жадно лизал обветренные щеки. Рудольфус стоял, запрокинув голову, и, дрожа от страха и хохота, смотрел как камень за камнем рушится Тауэрский мост. Темза кипела, стонали столетние камни, неумолимо падая вниз. Грандиозное и жуткое, совершенно ирреальное действо разворачивалось на его глазах. Внутри у Лестрейнджа ядовитым плющем зацветало волнующее, торжественное ощущение того, что падение каждого камня зависит от него. Что это он разрушил последний мост. Он отрезал навсегда противоположный берег.
Рудольфус глаза. Яркие до рези краски его сна мгновенно обернулись темно-серой невзрачностью Азкабана. Скучающий взгляд, стачиваясь о шершавые, неровные камни, бездумно заскользил по стенам. Руди тяжело дышал, и над его губами дрожал молочно-белый пар - наверное там, за бесконечным и шумным морем, наступила зима. От озноба ужасно ломило кости, но хуже этого было то, что у Лестрейнджа немели и опухали пальцы. Его тонкие сильные пальцы пианиста становились совершенно неподвижными, и даже самое богатое воображение не могло нарисовать под этими уродливыми руками стройные клавиши рояля. Рудольфус с трудом поднялся на ноги и сделал несколько кругов по камере. Утро выдалось необычайно тихим, никто и ничто, кроме волн и ветра за стеной, не нарушал жуткой тишины. В голове у Лестрейнджа уже довольно давно болезнью засел бессмысленный вопрос. Уже несколько недель, каждую ночь его преследовал один и тот же сон: рушащийся мост, бурлящая Темза и окровавленный нож в его руке. Именно этот нож и казался ему невероятно важным. Ему до дрожи, до боли необходимо было знать, чья кровь была на этом ноже. Раньше Рудольфус не придавал значения снам. Он никогда не был фаталистом, не верил в туманную науку прорицаний. Он был другим: деятельным, энергичным, вечно увлеченным тысячью разных вещей. Он был живым. Теперь же, лишенный новых впечатлений, свежей пищи для размышлений, его скучающий мозг зудел, и, отчаянно нуждаясь хоть в какой-то деятельности, его сознание ухватилось за этот треклятый сон, выдавливая по капле его содержание на стеклышко микроскопа. Рудольфус обхватил голову руками, медленно сползая на пол. Позвонки больно упирались в стену, посеревшая за последние месяцы кожа покрылась мурашками. Лестрейндж тихо застонал сквозь зубы. Чья кровь была на ноже?..